В. С. ЛУКЬЯНОВ. Военная

<< Стр. 1 Василий ЛУКЬЯНОВ. Военная быль Заонежья. Стр. 2

"У неё лилась кровь изо рта, ушей, из носа..."
Воспоминания жительницы Заонежья Тихоновой Таисии Александровны (д. Падмозеро)

Июнь 1941 года. Было мирное, тихое время. Мама, дедушка, бабушка трудились в колхозе, заготавливали сено, дрова, выращивали овощи, картофель. Всё шло спокойно своим чередом. Мы с сестрой подрастали, мне было 3 года, Лиде 1,5. Мама смирилась с тем, что в 21 год потеряла мужа, и мы остались без отца. Он погиб в финскую войну. И вот к нам в Заонежье пришла беда – война. Народ был очень напуган. Боялись вечером выходить на улицу. Со дня на день ждали наступления финнов. Они уже под осень стали появляться в деревне. Наш дом стоял на краю деревни Падмозеро. Рядом поле и лес. Финны стали часто проверять, нет ли в деревне партизан. Особенно привлекал их наш дом. Вечером поздно стучат в дверь, слышится финская речь. Зайдут 2-3 человека, пройдут на сарай, затем по всем комнатам, иногда уйдут спокойно, иногда со злостью хлопнут дверью, а мы только дрожим все. Ночью в районе Сальной горы была слышна перестрелка. Дедушка нам всё время говорил: «Скоро нас из дома выгонят».
    В один из выходных дней финн зашёл в дом с большой собакой, прошёл в комнату, что-то злобно кричал, а затем с поводка спустил собаку, натравил на сестру, которая сидела у окна. Она испугалась и упала за окно. А дом у нас был высокий. Дедушка побежал за ней на улицу. Когда он принёс её домой, у неё лилась кровь изо рта, ушей, из носа. Мама горько плакала, а финн спокойно ушёл из дому. После этого сестра не стала говорить, слышать, хотя до этого она хорошо говорит и слышала. И вот моя сестричка с осени 1941 года глухонемая.
    Вскоре нас перевезли в Воронино. Там мы прошли регистрацию в военной комендатуре. Через месяц перевезли в деревню Мустово, поселили в дом, где уже жили 5-6 семей. Спали на полу. Никуда не разрешали выходить. Из деревни Падмозеро финны приезжали каждый день проверять. И вот как-то раз мы стояли с бабушкой у родника, набирали воду, а финны ехали мимо нас. Финн натравил собаку на меня, она схватила меня за колено и бросила в ручей, который вытекал из родника. Бабушка так испугалась, что до вечера не могла встать, всё лежала. Она испугалась, что покалечили одну сестру и теперь другую. Но у меня всё же укус поправился, хотя шрам остался на всю жизнь.
    В дальнейшем нас-детей стали прятать на сарай, когда приезжали финны. Часто они проверяли наличие зернопродуктов и отбирали последнее. Хотя я была небольшая, но часто перед глазами встают такие воспоминания. Проверяли и отбирали скот, хлеб у населения. Бабушка Галашина спрятала миску муки. Её за это хотели повесить на верёвке, которую набросили на детские качели. Дом стоял недалеко от леса, и она смогла убежать и спрятаться в лесу. Плакать нам нельзя было, за это били плётками, а ведь нас привозили, чтобы все смотрели, как наказывают. Страшно вспомнить всё это без слёз.
    Потом, в начале апреля, повезли нас в деревню Палтега. Жили 5 семей в небольшом домишке, а рядом был дом, где располагался штаб финнов: всю ночь приезжают, уезжают, кричат. Заходят в дом, проверяют нас: сколько человек, нет ли среди нас партизан. Здесь нельзя было выйти за пределы деревни. В субботу водили в церковь, был финский поп. Водили в баню да такую горячую, что мы, малолетки, терпеть не могли, кричали. За это плёткой получали по спине и снова загоняли в баню. Мама много раз обращалась к финским врачам с дочкой, плакала, просила помочь, но получала отказы. «Мы лечим только своих», - вот их ответ. Жили мы впроголодь. Скот у нас отобрали, хлеб тоже. С собой было взято только то, во что можно было переодеться, и больше ничего. Посуда, мебель – всё осталось в доме. А когда мы в конце июня 1944 года пешком пришли домой, то увидели следующую картину. Окна висели на одной петле, двери настежь. Всё у них было вывезено.
    Деревни Падмозеро, Мустово, Палтега были опутаны колючей проволокой. Этой проволокой у нас после войны были огорожены огороды, проволока до сих пор стоит, напоминая нам о войне, той страшной войне, которую нам никогда не забыть.
    Жить, как говорят, начали с нуля. Ели гнилую картошку, которую копали на огороде весной, ели траву, щавель, опилки. Все невзгоды перенесены, потери близких. Родных рано потеряли. Постарались сначала учиться, летом работали по 3 месяца. Начала работать с 13 лет с 1952 года по 1957. За летние месяцы было отработано 18 месяцев.
    Не было у нас счастливого детства. Работы не боялись никакой, куда скажут, туда и шли. Картошку сажала, овец и коров пасла, косила и сушила сено, на колхозном огороде полола, поливала, жала рожь, никогда не отказывалась ни от какой работы. Надо было помогать маме.
    Матери было трудно, надо было кормить нас, одевать, а получала за трудодни пустые «палочки», но всё равно мы выжили. Я получила заочное образование. По специальности экономиста отработала 30 лет. Но всё же ночью, когда нет сна, перед глазами встаёт эта проклятая война, проволока вокруг деревень, издевательства финнов.
    А теперь и местные чиновники творят свои дела, чтобы затоптать прошлое, правду войны. Ведь они не были малолетними узниками и им этого не понять, как мы жили, какие издевательства пережили. А мы стали инвалидами от такой жизни. Не дай Бог пережить то, что мы перенесли в свои детские годы, ведь не было у нас детства. Рано мы стали взрослыми из-за этой проклятой войны, и хочется жить, чтобы дети и внуки жили хорошо!

16.05.03 г.

__________

"У них при себе всегда была резиновая плётка"
Воспоминания Кирилина Сергея Ивановича (деревня Падмозеро)

…Я с семьёй жил во время оккупации в Заонежском районе в деревне Падмозеро. Мы были выселены в деревню Онежены в апреле 1942 года. Мать мою принудительно направили на строительство дорог, и я всю войну жил с дедом. Потом в Онежен нас выселили в Тявзию, затем в Палтегу, а в 1943 году в деревню Медные Ямы. Всё, что было у нас, отняли, остались голые, босые и голодные. Ели траву, кору, разбавляя мукой, которую давали по 200 граммов на половину с бумагой. Ходить в деревне было запрещено. Заонежье было обтянуто колючей проволокой. Полиция избивала людей по любому поводу. Это испытал на себе и я. В 1942 году меня зверски избил помощник земельной комендатуры в Палтеге известный изувер карел Хойяр. В 1943 году я подвергся избиению начальником Полевого штаба Симолой в деревне Великая Нива. Симола был крайне жестокий человек. У них при себе всегда была резиновая плётка, которой они «угощали» нас с удовольствием.
Вот так нам жилось детям - нынешним старикам, которым не хотят возместить за нанесённые унижения и издевательства, перенесённые в детском возрасте. Прошу вернуть статус БМУ, который был незаконно снят.

23.05.03 г.

"Финские патрули каждые 15 минут ходили по домам"
Воспоминания Деминой (Федориной) Алевтины Петровны (деревня Усть-Яндома)

Я, Демина (Федорина) Алевтина Петровна родилась 8 августа 1941 года в Заонежском районе, деревня Усть-Яндома. В декабре 1941 года в деревню пришли финны. В нашу деревню из соседних деревень стали свозить людей и распределять по лагерям в другие деревни. Нас с мамой и старым дедушкой оставили в своей деревне. Выход из деревни и даже на улицу был запрещён.
Финские патрули каждые 15 минут ходили по домам, проверяли и отбирали всё, что можно было отобрать. Маму и остальных жителей распределяли каждый день на работу в своей деревне, а потом насильно вывезли в деревню Карос-Озеро, там тоже распределяли на работу, в основном на валку леса под конвоем финнов. Нас, маленьких детей, сводили в один дом под присмотр двух старушек. Питания никакого не было, только с середины 1942 года матери стали давать пайку за работу в лесу. На улицу выходить не разрешалось, существовал комендантский режим.
Так прошли мои младенческие годы в холодном и голодном доме до июня 1944 г.

22.05.03 г.

Дети-узники в концлагере г. Петрозаводска

Гибель «Розы Люксембург»
Вомпоминания Власовой (Подлужной) Тамары Николаевны (село Типиницы)

Великая Отечественная война застала нас в деревне Типиницы Заонежского района Карелии. Мать, Власова Клавдия Николаевна, 1908 года рождения и мы её дети: Анатолий, Валентина, Тамара, Алексей жили у деда Власова Петра. У него еще была дочь Анастасия Петровна. В ноябре 1941 года в нашу деревню пришли финские войска, мы оказались в оккупации. Я хочу описать военное время, и как мы жили в тот период. В дни, прожитые в деревне, мы видели, как расстреляли пароход «Роза Люксембург». На нем находились люди, не успевшие эвакуироваться и которые хотели уехать обратно в Петрозаводск. Пароход делал отчаянные попытки отбуксировать баржу, груженую запасами продовольствия и людьми, от берега, но попал под огонь орудий врага, отдав буксировочный трос, но было уже поздно, сам начал тонуть. Капитан принял решение выбросить судно на отмель, что и сделал. Корма и средняя часть оказались под водой, а полубак (нос) возвышался над водой. Так впоследствии он и вмёрз в лёд.
    Люди тонули, слышались страшные крики, вопли, стоны детей, женщин и стариков. Просили спасти. Не одну тысячу жизней спасла «Роза Люксембург», эвакуируя население района на Пудожский берег, а в Типиницкой губе попала под вражеский огонь. На левой стороне губы были ещё наши - они и спасли гибнущих людей, а на нашем берегу были уже финны. Это был первый день войны в нашей деревне. В первые дни финны много расстреляли людей, расстрелянных возили лошадями в сторону озера. Расстрелянные были почему-то голые и выложены как дрова на дровнях. Нам - детям было очень страшно. Мы, конечно, много ещё не понимали, а мама с дедушкой,   крёстные плакали, причитали.
    Прошло несколько дней, мама волновалась, т.к. финны стали вызывать жителей деревни и объявлять, чтобы готовились – местное население будут переселять. Тогда у нас была корова, куры и другие домашние животные. Всё это финны велели вывести в какой-то двор, забрали скотину подчистую.
    Прошла ещё неделя, пришли и сказали, чтобы собирались. С собой брать ничего не надо. Посадили на повозку 4-х детей. Мама, деда, тетя шли пешком, нас сопровождал конвой. С 1941 по 1944 годы наша семья была переселена 4 раза. Так мы были в деревнях: Кузаранда, Леликозеро, Усть-Яндома, Ламбасручей. В деревню Леликозеро нас привезли ночью, был мороз страшный. Поселили в доме, где не было окон, дверей, доски в полу частично были сняты. Все эти годы мы не знали, что такое постель, спали на голом полу. Хорошо, если была русская печь, то тогда было блаженство. Мама и старшего брата отправляли на работу в лес. Норма была установлена. Утром рано уводили, поздно вечером приводили. Они работали под конвоем. Приходя домой, мама всегда трогала нас за ноги и приговаривала: «Слава Богу, живы».
    Нас, конечно, никто не кормил, никто не обогревал. Сами толкли в ступке солому, пилили дрова, собирали опилки и из этого делали себе еду. В одной деревне финны предложили населению: кто хочет получить зерно на еду, надо приехать на какой-то остров. Мама, брат, бабушка согласились, пока не узнали, что лодки дырявые. Когда они погрузили зерно и стали возвращаться обратно, лодки стали тонуть, думали - умрут. Они кричали, плакали, звали на помощь, а мы бегали по берегу и что мочи было плакали. Ужасно, когда мать гибнет, это не передать. Финны стояли и смотрели, что будет. Наша семья чудом спаслась.
    Вы не представляете себе, но зерно было запихано в рубахи, сапоги, везде, где можно было спрятать, чтобы хоть как-то потом накормить детей. Потом нас отправили в деревню Ламбасручей. Мама стала работать на скотном дворе. Пилила дрова, убирала помещения, где проживал финн со своей семьёй. Мы ей помогали, косили сено, убирали, топили баню. Маму в этой деревне один раз посадили в тюрьму, почему не помню. Опять мы всей оравой ходили «воевать» с охраной: плевались, кусались, но солдаты избили нас плётками, у меня до сих пор на ноге шрам.
    Как-то раз, было это в субботу, мама топила баню для хозяина. Всё приготовила и ушла домой. Утром рано прибежали за ней, оказалось, что после того, как она ушла домой, пришли партизаны, расстреляли хозяина, его жену, дочь. На этот раз мы думали, что нас расстреляют. Мама долго плакала, нас всех оставила в доме, и ни куда не выпускали. Так прошло 2-3 дня, точно не помню. В деревне Ламбасручей нас и освободили от фашистского гнета партизаны во главе с легендарным командиром отряда Орловым Алексеем Михайловичем. Он был в нашем доме. Когда освободили, у нас в доме собралось много народу - и свои деревенские, и партизаны. Вот так мы прожили эту страшную войну.

22.05.03

"…Избивали его оглоблями от саней"
(Из заявления в районный федеральный суд Конева Алексея Ивановича 30.11.98 г.)

…Наш Заонежский район (ныне Медвежьегорский, с 1968г.) в декабре 1941 г. был оккупирован финскими войсками, воевавшими в союзе с фашистской Германией. Местные власти нас не смогли своевременно эвакуировать в тыл, и мы оказались в оккупации.
А чуть позже в местах принудительного содержания. Места эти приравнивались к трудовому лагерю, потому что всё взрослое население и даже подростки привлекались к выполнению тяжёлых работ: лесоповал, земляные работы, сезонные сельхозработы. Рабочий день длился 10-12 часов, а в ряде случаев и того больше. За невыполнение норм было введено физическое наказание.
Мой отец, воевавший в так называемой зимней войне с финнами в 1939-40 гг., пришёл с войны полным инвалидом, у него были обморожены и ампутированы пальцы (фаланги) ног, ранение в бок и ногу пулями с химической начинкой, от которых раны не заживали и, конечно же, он не мог справляться с установленными нормами. Отсюда часто имел за это наказание в физическом плане, на моих глазах финны избивали его оглоблями от саней. После этой экзекуции отец заболел. У него произошёл заворот кишок (такой был поставлен диагноз), возможно, это наступило вследствие изменения, возможно от пищи. А есть приходилось всё, чтобы выжить. При приступе мать на телеге отвезла отца в Великую Губу. Там находился финский госпиталь, где отцу была сделана операция (вскрыт живот), а поскольку, увидев незаживающие раны от финских пуль, о которых я говорил, а значит опознав противника по минувшей Зимней войне, отца бросили на телегу и приказали матери везти в село Космозеро за 15 км, в ночь, там находилась больница для оккупированного населения. Дорога же по тем временам имела только одно направление… С неимоверными муками мать только к утру доехала до больницы. При транспортировке медиками на носилках в помещение больницы отец умер. Короче, отца начали убивать в 1939-40 году, добили в августе 1943 года. Такое было отношение оккупантов к нам в местах принудительного содержания. Все места принудительного содержания находились под надзором финских комендатур и охранялись, в том числе с собаками. За нами осуществляла надзор Ламбасручейская комендатура, находившаяся в Ламбасручье. Нам было определено местом принудительного содержания Устьрека, за пределы которой без пропуска выходить было запрещено. Комендатуры постоянно осуществляли проверки наличия людей в деревне в любое время суток. Мизерные нормы на хлеб (200 гр.) для трудоспособного населения были введены лишь с 1943 года. Нетрудоспособные ничего не получали, а до этого финны у нас отобрали домашний инвентарь, скот, ценные вещи. Мы влачили голодное существование.

30.11. 1998 г.

"Две баржи утонули, а третью вернули обратно"
(Из воспоминаний Кварацхелия (Соловьевой) Лидии Григорьевны)

Я родилась в г. Петрозаводске 27.04.1938 г., проживала с родителями и бабушкой в районе ул. Зайцева, где сейчас магазин «Чайка». Папа работал на бирже № 3, мама на стадионе. Когда началась война, папа ушёл на фронт, мама и бабушка решили ехать в Заонежье на родину в Шуньгу (т.к. бабушка родом из деревни Курниково, фамилия её была Могилёва Екатерина Васильевна). Но баржи, на которых мы отправились, начали бомбить. Две утонули, а третью вернули обратно, и мы оказались в концлагере на Перевалке (находился он в районе улиц Островского, Шевченко - переулка Гражданского до улицы Олонецкой). Жили в 2-х этажном доме (он и сейчас стоит) (по ул. Шевченко д.№ 3). Посередине улицы был барак (его называли белый) - в нём допрашивали партизан и расстреливали прямо у крыльца. Мама (их с бабушкой гоняли строем на работы мимо этого барака к лесу) бросила галету, финн заметил, и ей назначили 20 плёток. Бабушка плакала, рассказывала, что спина у мамы была в кроваво-синих рубцах, и она долго лежала и болела. Мой брат Юрочка умер в больнице, которая располагалась в школе № 2 на ул. Островского. Рядом был черный сарай, туда складывали трупы. Юрочка умер в 1943 году (родился в 1940). Мама рассказывала, что их водили в баню, и она меня отдала соседке довести до лагеря, а сама с Юрочкой и другими женщинами и стариками остались почему-то, Юрочка простыл в больнице и умер. Бабушка и мама рассказывали, что меня и других детей уводили в больницу, там проводили опыты. Натирали тело английской солью, у меня на ногах и лице остались метки типа оспы, а также брали кровь для финских солдат. Я была крепким, упитанным ребёнком. Мама рассказывала, что трое детей до меня умерли, а папа, Соловьёв Григорий Иванович 1897 г. рождения 28 декабря, сказал маме и бабушке, что этого ребёнка надо сохранить. Я любила в детстве (со слов бабушки), горький шоколад с молоком, и они меня баловали. Так же со слов мамы, мы с Юрочкой спрятались под стол и съели сахар, который выдавали на месяц и галеты… Когда взрослых увели на работы, мы целый день были одни с другими детьми. Юрочку похоронили в Песках, мама рассказывала, что я сильно плакала и просилась взять меня в больницу навестить Юрочку.
Вокруг дома в лагере стояли 4 вышки, и дом был окружён в несколько рядов колючей проволокой. Мальчики постарше подходили к проволоке и некоторые пытались пролезть незаметно. Рассказывали, что иногда это удавалось, и они приносили в лагерь картошки и что выпросят (у Веры Серовой на Островского). Она жила на воле, так как являлась карелкой, у неё был дом (напротив хлебного ларька, не доходя 2-й школы). Рассказывали, что у неё три дочери. После войны они так и жили в этом большом доме. Детям же из лагеря она кое-что давала. Муж её работал у финнов.
Бабушка умерла в 1947 г. Похоронена в Песках (стоит памятник), у Юрочки украли памятник. Осталась металлическая табличка.

__________

За неповиновение били розгами или расстреливали
Воспоминания Макеевой Ленины Павловны
(Председатель Карельского Союза бывших малолетних узников)

Приближается знаменательная юбилейная дата – 300-летие Петрозаводска 29.06.2003 г., которая совпадает с Днём освобождения узников из концлагерей г. Петрозаводска 29.06.1944г. Прошло 59 мирных, без объявления войны, лет. Но поколение детей второй мировой войны 1941-1944 гг. всё время жило в страхе за свою и родных жизнь, в преодолении трудностей в послевоенные годы, как морального, так и материального характера. Долгие годы работы (45 лет) на благо Родины и Советского народа и в результате необеспеченная старость.
    Из прожитой жизни – 67 лет остаются неизгладимыми в детской памяти годы фашистско-финской оккупации, октябрь 1941 – 29.06.1944 г и заточение в концлагеря.
    После сильных бомбёжек города и ст. Петрозаводск (до войны мы жили в 3-х этажном каменном доме в районе ст. Петрозаводск), и особенно после одной из них в августе-сентябре 1941 г. мы с братом Юрием – 1937 г.р. потеряли маму, попали в разные бомбоубежища. После того случая отец – Илюков Павел Ильич – 1908 г.р. отправил нас с мамой (мама была на 8-м месяце беременности) к бабушке в глухую деревню Шанг-Остров Подпорожского района Ленинградской области, откуда нам не на чем было переправиться через Свирь. Мы успели три семьи городских жителей вместе со стариками – бабушками и дедушками уйти в лес за три км от деревни вместе с коровой, (остальная живность осталась во дворе), где через две недели нас обнаружила финская разведка. Привели в деревню под конвоем, а в октябре в товарных вагонах, набитых народом, на нарах в два ряда привезли в Петрозаводск и заключили в лагеря. Большинство населения Ленинградской области поместили в 5 лагерь, где в заточении в ужасных условиях провели 2 года 8 месяцев.
    Перед войной мы жили достаточно прилично. У нас в городе была хорошая мебель, соответствующая тому времени одежда, обувь (у мамы были очень хорошие вещи), много игрушек. В деревне у бабушки был дом, корова, овцы, куры, телёнок, много хлеба и разных припасов. И всё в одночасье рухнуло.
    Оккупанты поместили нас в комнату, в коммунальной квартире, 20 кв. м – 15 человек (мама родила двойню) – 4 семьи. Условия для проживания были трудными. Грудные дети всё время плакали (начался голод), взрослые недовольствовали. Заболела бабушка – Дектерёва Клавдия Ефремовна – умерла 2 января 1942 года, похоронили на Неглинском кладбище у Екатерининской церкви.
    В марте 1942 года нам дали комнату 10 кв.м. на 6 человек в холодном бараке. К голоду добавилась эпидемия, мы все болели: кончалась одна болезнь, начиналась другая. Заедали вши и клопы. От голода всё время хотелось спать, чтобы во сне как-то потерпеть, а самое главное не было сил. Но от нестерпимых укусов вшей и клопов дети были раздражены – плакали, капризничали. Из-за тесноты в помещениях, голода, инфекционных болезней (тиф, скарлатина, цинга и др.) стало умирать много людей. Самая высокая смертность была в 1942 году из 8 тысяч в пятом лагере половина умерла в первый год оккупации. В нашей семье из 7 человек – 3 умерли в 1942 г. Мы всё время чесались от постоянного зуда. В светлое время суток искали в голове друг у друга вшей, как обезьяны. Раздавался один треск, сейчас это страшно представить.
    В ночное время, как прекращалось хождение, начинали бегать мыши и крысы. Того и гляди, что заберутся в корзину к грудным детям и отгрызут нос. Корзину, в которой спали грудные дети, нам подарили. Был сооружён примитивный стол на козлах, на который ставили большую чашу, под неё заострённую лучину с приманкой и ловили мышей. За ночь эта чаша падала раз 5-6. К ловле крыс готовились более основательно. Искали материал – чурбаки, щипали лучину 70-80 см длины, зажигали лучину и ждали выход крысы из щели. Если удавалось крысу поджечь, то начинался такой погром, страшный крик и плачь всех детей и шараханье горящей крысы. Если над крысой была одержана победа, то несколько дней было затишье. Потом всё начиналось вновь.
    В начале 1943 года на эту ситуацию обратил внимание Красный крест. Как теперь понимаешь, внимание к обездоленным было всегда, если, конечно, власти не учиняли запрета. Были развёрнуты походные жарилки. Людей (мужчин, женщин и детей) загоняли в сауну на 40-60 мин при температуре 120-140 градусов, обратно несколько человек выносили без сознания. Истощённые люди не выносили такой температуры. Предварительно всех стригли «под Котовского». А в помещении, где мы жили, в это время жгли серу. Эпидемию в какой-то степени удалось снизить, но люди продолжали умирать от голода и холода. У нас тяжело заболела мама из-за истощения, у неё было сильное малокровие, к тому же кормила грудью двойняшек. У ней началась куриная слепота, с наступлением сумерек она ничего не видела. Началась цинга – стали выпадать зубы, отказали ноги. Она передвигалась на коленях и в семье 4 малолетних детей, дедушка тоже заболел. В это очень трудное время оказала поддержку 15-летняя девушка Римма Гушева (теперь Иванова Римма Дмитриевна). Она работала в хозяйственной части у финнов, приносила еду (кашу, гороховый суп), выпрашивала у финнов, а если удавалось, то и воровала в совхозе (в районе дома ДСК) корнеплоды: брюкву, свёклу и частично делилась с нами. Одна женщина, бывшая врач, порекомендовала отнять от груди детей, в противном случае – умрете, и останутся 4 детей и отец-старик, которые без вас не выживут. Мама отняла от груди девочек, и через 1-1,5месяца они умерли от голода. После смерти детей мама немного оправилась, и её назначили на работу в хозяйственную бригаду – в казарме финнов среднего состава топить печи и делать уборку. Остатки еды мама приносила в лагерь и делилась с соседями нашего 42 барака. На улицу зимой мы, дети, почти не выходили – очень холодно, а одежды маловато (не было валенок, тёплых вещей). На ноги тоже нечего было надеть. Дали полуботинки на деревянной подошве и, если кто куда-то уходил, в коридоре стоял грохот от обуви на деревянной подошве. И таким образом охране было удобно следить за передвижением людей.
    Лагерь был обнесён несколькими рядами колючей проволоки, а внутри лагерь был ещё разделён на сектора, тоже обнесённые проволокой для удобства проведения профилактики. Каждую ночь делали обыски. Искали партизан, листовки. При обыске отбирали приглянувшиеся вещи (катушку ниток, кофточку, полотенце и т.д.) Запрещалось подходить к проволоке. На определённом расстоянии вокруг лагеря были установлены наблюдательные вышки с вооружёнными солдатами и собаками. За неповиновение наказывали – били розгами – 25-30 ударов или расстрел. Но голод заставлял людей рисковать собственной жизнью. Некоторым удавалось уйти из лагеря, чаще попадались охране. И тогда палач Вейко расправлялся с жертвами. Моего двоюродного деда Илью Васильевича Гришина за то, что он подошёл к проволоке на не дозволенное расстояние, избил Вейко до полусмерти. Через неделю дед умер. Мой дед Дегтярёв Михаил Васильевич получил 15 розг за то, что не сдал овчинную шубу в жарилку, а он просто боялся ее потерять. В 1943 г. в лагерь стали проникать сообщения об активизации Красной Армии. Мы дети вечером подслушивали разговоры взрослых, но в обсуждение не вступали, а на второй день в своей компании, правда, не всем, придумывали, как бы финнам навредить. Прятались, чтобы не идти в жарилку. Сочиняли песни и вполголоса пели. «Я на бочке сижу, а под бочкой мышка, скоро Красные придут – финнам будет крышка» и т.д.
    Подростков и одиноких женщин по этапу направляли в Орзегу, Деревянку, Кутижму на заготовку леса на 3 месяца. Через три месяца на замену новую партию. Одни умирали там, в лесу, другие, измождённые от непосильного труда и мизерного пайка, умирали в лагере. Около нашего 42 барака до войны был расположен холодильник из натурального льда, покрытый большим слоем опилок и вокруг этого холодильника рос клевер, чаще белый, красного было мало, и мы дети, как только подрастала эта трава, паслись около этого места, собирая съедобные травинки, корешки. Крапива не успевала вырастать в большие заросли, её собирали молодой.
    Я была сильно истощена, простужена и в послевоенные годы ко мне быстро прилипали разные болезни. В настоящее время очень мучает ревматизм и радикулит. Нашему поколению детям-узникам концлагерей несладко пришлось и после освобождения. Унижали, называли лагерниками, предателями. 70 процентов этой молодёжи получили образование – 7 классов, 20% - среднее специальное и 10% высшее – в основном заочное. Бывшие узники, в основном, работали на низкооплачиваемых физических работах, трудовой стаж 45-50 лет и очень низкая пенсия. 70% мужчин-узников к настоящему времени уже умерли.
    Самым запомнившимся днём после освобождения был день прибытия первого поезда в Петрозаводск. Тысячи людей встречали этот поезд. Начиная от семафора, он подавал протяжные гудки. Страшный стон стоял на ст. Петрозаводск (ныне товарная). Каждый раз, вспоминая прибытия того поезда, я обливаюсь слезами. Люди искали своих родных, все обнимались, обнимали и целовали чумазых кочегаров, плакали, кричали. Всё, я опять реву…

08.06.03г.

Мы выжили просто чудом
Воспоминания Абрамовой Нины Александровны (село Великая Нива)

До сих пор, хотя прошло почти шестьдесят лет, помню время войны, оккупацию моего родного Заонежья финскими захватчиками. Мне было около шести лет, когда в мою родную деревню Великая Нива ворвались фашисты. Наш дом был одним из самых больших – двухэтажный с мансардой и стоял в самом центре деревни. Видимо, этим он и приглянулся захватчикам, которые разместили в нашем родном доме свой штаб, а меня с мамой (Абрамова Агриппина Константиновна, 1914 года рождения), бабушкой и младшим братиком Юрой выселили, приказав собраться за час. Нас лишили не только дома, имущества, но и скота, коровы-кормилицы. Мы, дети, плакали в голос, а мама тихо глотала слезы и успокаивала нас, опасаясь, что может случиться какая-то беда.
А беда, действительно, случилась. Нас насильно, под конвоем увезли в другую деревню – Харлово и поселили в доме, где пришлось жить совместно с несколькими семьями в одной комнате. Мне и брату Юре в некоторые дни не разрешали даже спускаться с кровати, на которой мы с мамой втроем и спали. А маму каждый день угоняли на принудительные работы. Она тогда не рассказывала нам, чем ей приходилось заниматься. И только после войны, когда мы стали постарше, она многое нам поведала о том, как горбатила на фашистов в трудовом лагере. Работать женщинам и подросткам, которые попали в оккупацию, приходилось на строительстве дорог – летом, и лесоповале – зимой. Труд был непосильным, ручным. Люди не выдерживали ни физически, ни морально. Одна наша родственница что-то не так сказала финскому оккупанту, а он достал оружие и выстрелил ей в живот. Женщина погибла, а у нее осталось несколько несовершеннолетних детей.
Мы с братишкой тоже «повоевали», чем нимало испугали маму. Однажды в дом вошел финский патруль и один из них – офицер - за что-то стал хлестать нашу бабушку перчатками по щекам. Как сейчас помню, мы вцепились в ноги фашиста – брат в одну, я – в другую и с плачем кричали: «Не трогай нашу бабушку». Не помню, чем кончилась наша отчаянная попытка защитить бабушку. Но семья долго еще пребывала в страхе…
Жили мы впроголодь – это я точно помню. Паек маме давали скудный. И чтобы испечь хлеб, мама добавляла в муку молотую кору деревьев, опилки. Весной мы тайком выходили на поля и собирали мороженую картошку, внутренность которой мама выливала на сковородку, и так получались «блинчики».
Лечить нас тоже оккупанты не спешили. Хотя финны очень боялись инфекций и периодически сгоняли местное население «на дезинфекцию» в общую баню: одновременно детей, женщин, стариков обоего пола. Помню, что мы ненавидели ее за то, что там было нестерпимо жарко. А в деревенские баньки местному населению нам ходить запрещалось, видимо, потому что баньки находятся по краю деревень, у леса. А там могли быть разведчики и партизаны. Когда мы с братом серьезно заболели, мама под страхом смерти (ведь был комендантский час) тайком ночью сбегала к местному старичку-ветеринару, который дал ей необходимые советы и какие-то снадобья, чтобы полечить детей. Слава Богу, мы поправились.
Война и оккупация лишила нас возможности в последний раз увидеть отца, который после ранения получил отпуск, но приехать к семье в оккупированное Заонежье не смог. Он узнал, что его родственники-петрозаводчане вместе с Онежским тракторным заводом эвакуировались в Красноярск и провел отпуск там, даже успел поработать на заводе. А потом – снова на фронт, где отец пропал без вести…
Отчетливо помню, как пришли в Заонежье советские войска. Финны покинули наши края заранее, напоследок сильно полютовав. Мы на радостях пешком вернулись в свою деревню, в родной дом. И дом свой не узнали. В нашей кухне была оборудована офицерская столовая, раскурочена и переоборудована на другой манер русская печка – даже хлеба было не испечь. Мы с братом полезли на второй этаж и увидели там письменные столы, за которыми, видимо, работали штабисты. Из любопытства мы стали вытаскивать ящики столов, а в них катались похожие на гранаты снаряды. Позднее под полом нашего дома военные обнаружили большую бомбу. Сейчас понимаю, что мы могли погибнуть, по неосторожности взяв в руки гранату, или подорваться на специально подложенной бомбе…
Воспоминания эти мне даются нелегко еще и потому, что статус малолетнего узника фашизма ни мне, ни брату так и не присвоили. Обидно вдвойне, потому что мои сверстники и «товарищи по несчастью», двоюродные сестры и братья, которые жили в соседних домах и в точно таких же условиях – этот статус получили. Хотя этих людей тоже надо пожалеть – все живут под страхом того, что их лишат статуса. Одна моя родственница, выйдя оскорбленная из суда, где доказывала право на статус узника, упала прямо на улице с инсультом. Статус БМУ (бывших малолетних узников) она потом получила, но прожила недолго. Я сама до сих пор плачу, вспоминая холодные глаза судей Верховного суда РК, которые даже слушать не стали моих доводов – им это было неинтересно и ненужно: решение об отказе уже было принято «гуманным судом». Прокуратура и соцзащита Карелии тоже не проявили желания восстановить истину, восстановить историческую правду в угоду сиюминутной «выгоде» (известно, что власти сделали ставку на сокращение числа льготников, а БМУ Заонежья первыми попали «под нож»). Но почему-то себя эти господа льгот не лишают. Опять отыгрываются на беззащитных стариках, лишая их мизерных пособий и льгот, которые пошли бы на лечение последствий войны. Но пусть эти издевательства останутся на совести тех чиновников, которые их нам устроили уже в старости. Им воздастся…

20.08.03г.

<< Предыдущая стр.

Василий ЛУКЬЯНОВ
Председатель КРОО "Общество "Земля Заонежская"
Член Союза журналистов России

Материал опубликован с согласия автора

Контактная информация
E-mail: aleksee-iva@yandex.ru