Валерий Кириллов
 г. Андреаполь

Мужицкое счастье



Дом на взгорке


Тамара Владимировна поднялась из-за стола, выглянула в окно:
- «Хохлатки прилетели». Калину клюют…
- К снегу, должно быть, - предположил Дмитрий Валерианович.
- Славно у вас. Птицы, звери…И главное - тишина, - сказал я.
- Тишина-а…, - многозначительно повторил Арсеньев. - Косолапый на днях к калитке наведался. Оставил свои метки. Кабаны  бродят, как хозяева…
Когда осенью дачники разъезжаются по городским квартирам, Арсеньевы остаются в Октябрьском одни. Некогда было в деревне шестьдесят домов. Были школа, магазин, почта, клуб, фельдшерский пункт, сельсовет. Нынче ничего этого нет, но дорога осталась. Чтобы добраться в этот по-настоящему медвежий угол из Андреаполя, мне пришлось одолеть 35 километров до Заборья, потом 17 до Ворошилова, 5  до Витьбина, 9 до Красной Москвы и оттуда - еще 3 километра. Из Пено путь не короче. Раньше на всех развилках стояли указатели. Теперь приходится довольствоваться расспросами местных жителей.
- Арсеньев? Валерьяныч-то? - переспросил кольщик дров в Витьбине и объяснил, где сворачивать на другой проселок.
- Дом его на взгорке, налево будет. Там раньше школа находилась,- уточнила старушка в Красной Москве.
По отчеству его зовут и стар, и млад. Уже потом, после разговора с Арсеньевым, встретившись с представителями местной власти, с коллективом Ворошиловской школы, понял я, откуда это уважение. Как ни тяжела и беспросветна жизнь русской провинции, в каждом, даже самом потаенном, ее уголке есть свои нравственные авторитеты. Люди, удерживающие строй русской жизни, несущие свет надежды. В ворошиловском «кусту» это Арсеньев. В прошлом директор аренды «Успенское» совхоза «Луговской», скотник, почтальон. До этого преуспевающий режиссер известных музыкальных театров, преподаватель ГИТИСА, ВГИКА, то есть свой в доску человек в мире культурного бомонда.
Сделай свой выбор Д. В. Арсеньев в наши дни, когда Москва-столица превратилась в некий Вавилон, в город, где русским духом и не пахнет, в этом не было бы ничего удивительного. Но уехал он оттуда 22 два года назад, когда ему было 45 лет, и, казалось, все дороги к Олимпу славы в мире культуры и искусства, к материальному благополучию были для него открыты.


Баловень судьбы

- Родился я 2 июля 1944 года в Москве, - рассказывал Арсеньев. – Мой отец Валериан Сергеевич был известным танцором, заслуженным артистом России. Кроме советского ордена «Знак Почета», имел высокие награды Югославии, Польши. Югославский орден ему вручал сам президент Тито. Работал отец в музыкальных театрах, в балетах, в ансамбле Игоря Моисеева, с которым они вместе учились в школе Большого театра. Мама Харитонова (Арсеньева) Валентина Матвеевна тоже была солисткой моисеевского ансамбля.
В ту пору танцоры принимали участие в кремлевских приемах. От родителей довелось слышать, что при утверждении программы очередного концерта, Сталин говорил: «Подмосковная лирика» - обязательно. Остальное – что хотите». Этот номер танцевали отец и артистка Анна Кобзева. Благодаря Кобзевой родители получили в Москве квартиру. На одном из приемов вождь, подойдя к танцорам, радушно поинтересовался: «Как дела?» Отец ответил: «Хорошо, Иосиф Виссарионович». А Кобзева: «Да мало хорошего, товарищ Сталин! У Валериана Сергеевича квартиры нет…». Сталин ничего не ответил, будто бы пропустив ее слова мимо ушей. Но вскоре у родителей появилась просторная квартира на Большой Калужской. Позже улица стала называться Ленинским проспектом… Мама с папой в один день, 26 января, родились. Он в 1905 году, она на десять лет позже. Папа танцевал до шестидесяти. Прощальный вечер, я помню, был в концертном зале Чайковского. А мама ушла из ансамбля раньше. Причиной тому оказался я. А точнее, мое увлечение улицей. Мама прямо сказала: «У тебя, Димка, две дороги. Либо станешь шпаной, либо – достойным человеком». Я захотел стать достойным человеком…

Дмитрий Арсеньев с супругой Тамарой
©     Дмитрий Валерианович Арсеньев с супругой Тамарой


Благодаря родителям Дмитрий с раннего детства получил то, чего были лишены многие его сверстники. Параллельно с обычной школой он учился я в музыкальной школе по классу фортепьяно, занимался в драматическом кружке при Академии наук. Получив аттестат зрелости, решил, по совету родителей, поступать в высшее театральное училище имени М.С. Щепкина. «Натаскивал» Дмитрия старинный товарищ отца Андрей Александрович Гончаров, главный режиссер театра на Малой Бронной. Юноша, вознамерился было, сдавать экзамены на режиссерское отделение, но когда поделился этой мыслью с Гончаровым, тот посмотрел на него с неумением: «В шестнадцать лет режиссерами не становятся». Выбрали актерское отделение, на которое Дмитрий и был принят.
- В «Щепке» в ту пору обучалось много тех, кто ныне знаменит. Моей однокурсницей была Инна Чурикова. Курсом выше учились Виталий Соломин, Олег Даль. Михаил Кононов. Преподавали нам мэтры - Волков, Цыганков, другие. Это сейчас каждый из мэтров работает со своей группой, а тогда же они приходили посмотреть на студентов других групп. Подсказывали, приценивались к будущим дарованиям…
Но человек предполагает, а Бог располагает. Дальнейшая жизнь разлучила Арсеньева со Щепкинским училищем. Виной оказалась разразившаяся в сфере театрального образования «перестройка».
- Проучился три года, и наше училище стали вдруг объединять с училищем имени Щукина и училищем МХАТа. Нам объяснили, что хотят создать академию под крылом ГИТИСА, - продолжал Арсеньев. – Узнав об этом, студенты Щепкинского училища начали разбегаться, устраивая личное будущее, кто как мог. Я вечерами подрабатывал в джаз-оркестре ресторана. Шел 63-й год, и у меня уже были жена, дочка. Нужны были деньги. В джазе у меня получалось. К тому же, и мама заявила: «Актер – это не профессия. Лучше стать тебе, Дима, музыкантом». Честно говоря, актером я и сам себя не очень-то чувствовал. Меня больше интересовал джаз. Одним словом, к совету матери я прислушался, потому что он совпал с моим настроением. Профессор Прокофьев за немалые деньги подготовил меня для поступления в училище при консерватории. И я поступил на дирижерско-хоровой факультет. Одновременно занимался по классу фортепьяно. Потом отсрочка от армии, которую мне дали в связи с рождением дочери, закончилась, и меня на два года «забрили» в солдаты. В Таманской дивизии я был включен в состав парадного оркестра. Играл на «тарелках», на барабане. Культурой в дивизии ведал в то пору деятельный майор Гордеев, который не давал нам продыху. Репетиции оркестра в Лужниках длились иногда по месяцу. Довелось мне участвовать в четырех парадах…
Вернулся Арсеньев на «гражданку», окрепнув мускулами и желанием осуществить мечту стать-таки режиссером. В этой профессии для него словно бы соединились две притягивающих его ипостаси – театр и музыка. С 4 курса музыкального училища при консерватории Дмитрий, успешно выдержав экзамены, уходит в ГИТИС на факультет музыкальной режиссуры. В то время он снова подрабатывал. На этот раз машинистом сцены в Московском гастрольном театре. ГИТИС еще не был окончен, когда Арсеньев получил направление на полугодовую практику в Ленинград, в Кировский театр оперы и балета. Практика в знаменитом коллективе оказалась плодотворной. С блестящей характеристикой, Арсеньев отправился на постановочную практику ассистентом режиссера в Пермский академический театр оперы и балета. Театр только-только приступил к постановке оперы Бизе «Искатели жемчуга». Режиссер Келлер заболел, всю ответственную работу «повесили» на Арсеньева. Премьера прошла блестяще, после чего директор театра Савелий Григорьевич Ходес сказал: «Дима, оставайся у нас». Арсеньев приглашение принял.
- Приближалось 50-летие СССР. Тогда для всех театров, независимо от их статуса, существовала «обязаловка» – выпускать спектакли к важным в жизни государства датам. Мне поручили «обязаловку» под названием «Крушение» - армянский вариант «Любови Яровой». Музыку написал незнакомый мне, да и вообще мало кому знакомый, композитор Армянян. Я отбрыкивался, как мог. Мне хотелось ставить «Онегина», «Травиату»», «Кармен»… Но что оставалось делать? Опера была мною поставлена, явлена зрителю, - продолжил рассказ Дмитрий Валерианович.-– А дальше случилось то, чего я не мог предположить. В одно утро я проснулся знаменитым…
Арсеньевская «обязаловка» неожиданно получила вторую премию по Союзу, и словно по мановению волшебной палочки статьи о молодом режиссере появились в «Советской культуре», «Театральной жизни», «Советской музыке», других изданиях. Савелий Ходес позвонил Арсеньеву в Москву: «Слушая, Келлеру идет восьмой десяток. Да и нездоров он. Приезжай». Арсеньев охотно вернулся в Пермь и, работая до седьмого пота, поставил оперу Вагнера «Лоэнгрин». Премьера прошла на высоте. Рецензии в прессе – исключительно положительные. Следом Дмитрий Валерианович взялся за «Дона Карлоса» Верди. И тоже - полный успех. Но…
- У моей жены был хороший голос. Естественно, она претендовала на главные роли. А они уже заняты. Какие интрижки случаются в писательском мире, знаешь. В театральной среде они, наверное, изощреннее, - рассуждал Дмитрий Валерианович. – Оказавшись в пикантном положении, я, недолго думая, положил на Ходесу на стол заявление об уходе. Правда, скучать без дела мне не пришлось. Министерство культуры направило главным режиссером театра оперы и балета в Воронеж. Здесь я поставил сначала «Царскую невесту» Римского-Корсакова, мюзикл «Обыкновенное чудо» - прекрасную музыку к нему написал Слава Граховский… Потом был Штраус - «Венская кровь». Душа у меня к этому спектаклю, признаюсь, не лежала, и постановка вышла неудачной. А тут возникла другая проблема. Директор театра излишне тяготел к мюзиклам, мне это его пристрастие ужасно не нравилось. На этой почве у нас на этой почве начались серьезные творческие разногласия. И я снова заявление написал об увольнении. Другого выхода просто не видел…
Приехав в Москву, Арсеньев, по его словам, зашел к начальнику управления музыкальных театров министерства культуры СССР Станиславу Александровичу Лушину.
- Здорово, что ты явился! - обрадовался Лапшин. - У нас образовалась «дырка» в Ашхабаде - нужен главреж в оперный театр. Поработаешь, сколько можешь, потом вернем тебя в Москву. Есть на этот счет кое-какие соображения. Согласен?
Отказываться смысла не имело. По приезде в Ашхабад Дмитрий Валерианович, в соответствии с общепринятым там правилом, побывал на беседе у первого секретаря ЦК Мухамедназара Гапуровича Гапурова. Тот была радушен. Новому главрежу была немедленно выделена шикарная служебная квартира на одной лестничной площадке с Председателем Верховного Совета Туркмении. Работал Арсеньев в Ашхабаде, как привык уже работать. Самозабвенно, страстно. Его включили в состав коллегии Министерства культуры республики. Вслед за этим возник вопрос о представлении Дмитрия Валериановича на звание заслуженного деятеля искусств. Правда, ему без обиняков сказали:
- Оставайся на постоянное жительство, и получишь звание.
Прописываться в Ашхабаде он не хотел, чтобы не потерять квартиру в Москве. К тому же, сильно донимала туркменская жара. Да и мама постоянно звонила, звала домой. Так, проработав несколько лет Ашхабаде, в 1979-м году он опять вернулся в первопрестольную. Приближалась Московская олимпиада, и Дмитрия Валериановича  вовлекли в подготовку  олимпийской культурной программы. Он понимал, что это временное занятие. Однако не заставила себя ждать и постоянная работа:
- В Москве я начал преподавать в ГИТИСе, на факультете музыкальной режиссуры. Параллельно работал в мастерской Евгения Матвеева во ВГИКе. После того, как Матвеев отправился в длительную творческую командировку снимать фильм «Победа», я перешел в мастерскую Сергея Бондарчука. Потом вернулся к закончившему съемки Матвееву. С увлечением поставил «Тень» Шварца. Помнится, в это же время Жора Бурков ставил «До третьих петухов» по Василию Шукшину, и мы с Жорой душевно, на короткое время, сошлись. Добрые отношения установились с Ириной Скобцевой, она тоже работала во ВГИКе. Кроме того, занялся я еще и общественной работой. Меня ввели в партбюро, - в проницательных глазах Арсеньева мелькнула озорная улыбка. – Там тоже требовались организаторские способности.
И все-таки пришел момент, когда захотелось Арсеньеву привычного театрального дела. Страстно, навязчиво, захотелось. И оно без промедления его нашло. В Министерстве культуры Дмитрию Валериановичу предложили должность главного режиссера Саратовского театра оперы и балета имени Чернышевского. Театр был с именем, с прекрасными традициями, сильной труппой. Не раздумывая, он согласился. В этом театре Дмитрий Валерианович поставил «Кармен» Бизе, «Евгения Онегина» Чайковского «Дубровского» Направника. Нов 1987 году, неожиданно для многих коллег, он покинул театр. Не все складывалось в личном плане, вновь распалась семья… Но не это было главной причиной его ухода. Работа в Саратове стала для Арсеньева своего рода решающей точкой долгих внутренних исканий. В душе Арсеньева вызревало годами, мучительно, в сомнениях, и, наконец-то, вызрело решение навсегда покинуть город.
Позже, в документальном фильме, талантливо снятом студией «Юность», он объяснит, что выстраивал свою будущую жизнь «буквально по сантиметрам». Цивилизация развивается, но что впереди, если человек во главу угла поставил брюхо? Если, приобретая материальные блага, он не становится умнее, теряя то, что позволяет ему быть человеком? Начинаешь размышлять об этом, и изворотливый, рациональный ум тут же находит массу оправданий для привычной, установившейся жизни. Он не желает признать, что ты находишься у «разбитого корыта». Но ведь ты, действительно, находишься у этого «корыта»…Примерно такими вопросами мучительно задавался Арсеньев, собираясь окончательно «сойти с круга».
Произошло это не сразу. На короткое время Дмитрий Валерианович увлекся восточной медициной, перечитал массу философских, исторических книг, затем перепробовал многое другое, пока, наконец-то не освободился от державших его «кандалов» и не пришел к Евангелию, к вере.


Обретение себя

Наверное, я и стал бы расспрашивать его более дотошно, какими соображениями он руководствовался, обретая пристань в глухой деревеньке, если бы не понимал, что это сокровенное, сугубо личное, деликатное, и лучше в эту «заповедную зону» не заходить.
В конце концов, и со мной произошло примерно то же самое, когда одиннадцать лет назад, в возрасте 54 лет, покинул я большой город, без сожаления вернувшись в маленький районный центр. Без денег, без всякой перспективы на работу, при всех своих оказавшихся никому не нужными званиях и регалиях (бывший народный депутат РСФСР, заслуженный работник культуры, член Союза писателей и т.д.). И ничего, не дала мне сгинуть русская провинция. Правда, мне оказалось куда легче, нежели Арсеньеву. Я-то, уйдя во внутреннюю эмиграцию, а точнее, будучи отправлен туда сложившимися обстоятельствами жизни, вернулся в родные края, где все мне привычно, знакомо с детства. Он же – человек сугубо городской, столичный.
- Все равно, ничего особенного в поступке Арсеньева я не вижу. С возрастом человек к земле тянется, это естественно, - заявил мой тверской приятель, когда я рассказал ему о Дмитрии Валериановиче.
Но возраст у Арсеньева был далеко не пенсионный. Уехал он из Москвы в сорок пять. То есть в расцвете физических и творческих сил. Речь надо вести о другом. О тенденции, проявившейся в конце 80-х и окрепшей в 90-е. Арсеньев оказался на здешней земле не единственным «беглецом» из Москвы. Много таких примеров встретилось мне в Пеновском районе и соседнем с ним Андеапольском.! В пеновской деревне Доброе целое товарищество образовалось. Зимой в ней проживает и коллективно трудится больше двух десятков человек, летом население увеличивается в пять-шесть раз. Прибрели свой трактор, завели пасеку, корову. Коллективно возделывают землю, выращивая овощи картофель. А еще недавно многие и понятия не имели, что такое крестьянский труд. Так что, причина исхода русский интеллигенции из городов не в возрасте. Она - в сигналах души. Теряя уверенность, мучаясь в сомнениях, она потянулась к спасительному русскому берегу, к духовным корням. Потянулась потому, что западная цивилизация, которую начали «без царя в голове» внедрять в России «перестройщики», чужда православным ценностям. У русского человека традиционно на первом месте были совесть, справедливость, коллективизм. А их заменили выгодой, холодным расчетом. Русская культура с ее гуманистическими принципами и созидающим реализмом оказалась «перестройщикам» не нужна. Все опошлялось, опускалось до уровня низменных потребностей, «ниже пояса». В театрах и в прежнюю-то пору интриг и лицемерия хватало, а теперь и вовсе начались расколы и разлады. А репертуары какие? Классика 19- го и начла 20-го века - это хорошо, это всегда востребовано, но где пьесы, окликающиеся на злобу дня? Что противопоставил отечественный театр омерзению, которое льется на нас с экранов телевидения? Пустоте и безнадеге, что воцарилась в душах людей? Вопиющей социальной несправедливости, что разделила общество на «своих» и «чужих»?
Вспоминается мне, как в 1989-м народный депутат СССР Полторанин вместе с народным депутатом СССР Валерием Кучером приезжал в Тверь на пленум областной журналистской организации, где меня выдвинули кандидатом в народные депутаты России. После пленума я отправился их провожать. В лесочке за Эммаусом раскинули прямо на капоте «Волги» скатерть.
- Мужики, выпьем за то, что маразм кончается, - сказал румянощекий Полторанин, уверенно поднимая граненный стакан, наполненный  водкой. - И за наше светлое будущее!
Мы выпили, искренне в это недалекое, как нам тогда казалось, светлое будущее. А каким оно получилось? Об этом Михаил Полторанин спустя два десятка лет подробно расскажет в своей книге «Власть в тротиловом эквиваленте»:
«Ельцинские реформы выгребли из социальных подворотен весь человеческий мусор и подсунули в поводыри обществу – мошенников, фарцовщиков, спекулянтов театральными билетами, проныр по части «купи-продай», базарных шулеров и наперсточников. Этому отребью позволили безнаказанно мародерствовать на российской земле, пинками открывать любые чиновничьи двери.
И отребье в одночасье возомнило себя господствующей кастой. Оно взялось навязывать стране свою волю, свой образ мыслей, свою гнилую мораль и воровским жаргоном выталкивать из обихода сакраментальный русский язык». И для этого принялось спешно прибирать к рукам средства массовой информации. Нуворишам важно было поставить на поток сеансы дебилизации населения, чтобы убить в нем гены сопротивления».
Хлестко, наотмашь написано Михаилом Никифоровичем, но верно. Все это происходило на наших глазах. И от этой-то надвигающейся со всех сторон гнилостной, разлагающей атмосферы и усилился исход русской интеллигенции из больших городов в умирающую, униженную русскую деревню. Собственно, на этом крайнем рубеже они и сошлись. Те, для кого земля больше, чем земля, - матушка, кормилица, духовная воспитательница. И те, для кого она - товар, который можно задешево купить, «обув» деревенского пайщика, и дорого продать. Подвижники и удерживающие - с одной стороны. Потребители и мародеры - с другой. Одни хотят жить по законам совести, желая спасти погибающую русскую деревню. Другие цинично ее добивают, чтобы освободившиеся пространства использовать для своих коммерческих нужд. Что им родная земля, если душа их пуста?
… Когда, по совету давнишнего приятеля, Дмитрий Валерианович оказался в Пеновском районе Тверской области, жил он сначала в деревне Залуковье, в старом холодном доме своего приятеля-москвича. Там, по словам Арсеньева, они и новый 90-й год встречали. Потом перебрался в Октябрьское, стал жить в здании бывшей школы, которое к тому времени пустовало и разрушалось. Деревенская жизнь Арсеньева привлекала тем, в ней «не слышно шума городского», но была ему, коренному горожанину, совершенно незнакома, непонятна. А оттого на первых порах случались с ним всяческие забавные приключения.
- Помню, задумали мы с приятелем восстановить разрушенный мост через речушку. Купили специально для этого в Москве водолазные костюмы, стали собирать прямо в воде из бревен опоры. Местные мужики подошли, заливаются хохотом. Опоры же на берегу надо собирать!». Но постепенно втянулся я в эту жизнь, стал ощущать себя своим, востребованным. Устроился работать директором аренды «Успенское» в совхоз «Луговской», в котором руководителем был москвич Виктор Фалинский. Греб навоз на ферме. Научился работать на тракторе, комбайне. Взялся ремонтировать дом…
 «Странно, как же мы тогда не встретились с Арсеньевым?» - подумал я. Ведь я приезжал в Ворошилово, встречался и долго беседовал с Фалинским, был даже заинтригован радужными планами этого внешне интеллигентного человека поставлять в Москву свежее мясо, и написал о нем в областной газете. Но, по прошествии некоторого времени, узнал, что Фалинского в Москве убили. Говорят, случайно. Целили в другого человека, но попали по ошибке в него. Смутные наступали времена, черные…
Когда совхоз начал разваливаться, Дмитрий Валериянович устроился в Ворошиловскую школу преподавать историю, музыку и государство и право. До Ворошилова 17 километров, на дорогу туда и обратно выходило часов шесть, но расстояние Арсеньева не испугало. Была другая опасность - медведи и волки. Осенью и зимой возвращался он в свое Октябрьское с керосиновой лампой в руке - она отпугивала зверье, да и дорога была лучше видна. Подрабатывал еще и почтальоном. И как управлялся с двумя работами трудно представить. Ведь к той поре он развел подсобное хозяйство, в котором были две коровы, лошадь, четыре свиньи, тринадцать овец, тридцать пекинских уток, десять пчелиных домиков. Другими словами, превратился в настоящего крестьянина, не испытывая уже ни тени сомнения относительно своего выбора:.
- Приехал я, уже освоившись в деревне, в Москву, -а мне предлагают режиссерскую работу в Америке, в Австралии, большие деньги, а я думаю: «Боже, что я там забыл, в этой вашей Америке или Австралии? Я в России жить хочу». Во время следующего моего визита в столицу, собрались в ВТО (Всероссийское Театральное Общество) вокруг меня знакомые театральщики, спрашивают: «Ну, как ты там, Дима, в своей глухомани. Волком еще не воешь?». «Мужиком я себя почувствовал, ребята. Настоящим русским мужиком. Все теперь делать умею. Лес валить, пилить, строгать. Сети на озере ставить, верхом на коне ездить, грибы солить, бруснику мочить. А еще трактором управлять, за плугом стоять, косить, корову доить… Смотрят они на меня так, словно бы я с Луны свалился. А однажды останавливается возле калитки дорогая иномарка, вылезает из нее… Не буду называть фамилию, но очень извсетный человек. Народный артист СССР, и все прочее. Я познакомился с ним, когда он только начинал свой путь к оперной славе. Конечно, обнялись мы с ним радушно, по-товарищески. Он говорит, оказался в Осташкове, на музыкальном конкурсе Ирины Архиповой, а до тебя оттуда - рукой подать. Как не заехать было? Разговорились. Он про какие-то языческие вещи объяснять, а я чувствую: за двадцать лет полоса между нами пролегла огромная, неодолимая…


«И не жаль мне прошлого ничуть…»

Наверное, кто-то может сказать о теперешнем образе жизни Арсеньева: «Это - отшельничество, а не протест». Так, мол, проще всего – уединиться от людей, закрыться в своем коконе. Я с этим не согласен. Внутренняя эмиграция - это протест русского человека, и о причинах этого протеста было сказано выше.
Но это, кроме того, и трудное обретение самого себя в нашем бренном мире.
Решиться на такой нравственный выбор куда сложнее, нежели исправно ходить в больших городах на протестные митинги, демонстрации, а затем отправляться на привычную работу в коммерческие офисы, продажные газетки. По вечерам же, в своей благоустроенной городской квартире, пристраиваться на мягкой софе с чашечкой кофе и до отупения смотреть бездарные «мыльные оперы», ужимки пересмешников. А потом, Арсеньев-то, посмотрим правде в глаза, спас деревню. Именно благодаря нему осталось Октябрьское  на географической карте Тверской области, и, даст Бог, как и десятки, сотни других деревень, со временем поднимется, наполнится людьми, желающими возделывать здесь землю, строить, рожать детей.
Вот уже десять лет, как Дмитрий Валерианович не одинок в личном плане. Из Саратова, выйдя на пенсию, к нему в деревню окончательно перебралась Тамара Владимировна. Они обвенчались. Жизнь у нее тоже складывалась сложно, пока не сошлись они, эти два одиночества, вместе. Когда Арсеньев работал в Саратове главрежем, их квартиры были в одном подъезде. Тамара Владимировна - инженер-строитель, архитектор, преподавала в строительном техникуме, работала в проектных НИИ. Разве ведали они в пору своего знакомства, что когда-нибудь станут жить в деревне?
- Не скучно вам в Октябрьском? - поинтересовался я у нее.
- Ну что вы? – в глаза  Тамары Владимировны отразилось глубокое изумление.- Это самые счастливые годы мое жизни.
Радости прибавляют подружившиеся между собой дети и внуки Дмитрия Валериановича и Тамара Владимировны. Летом большущая кампания съезжается. Ловят рыбу, заготавливают сено, собирают грибы-ягоды, ремонтируют дом, ходят на службу в храм Пресвятой Троицы, до которого от Октябрьского рукой подать. Восстанавливать этот храм начинал когда-то Арсеньев, а потом обнаружился богатый спонсор (Бог послал), и взял эту заботу на себя. Здесь, на церковном кладбище, покоятся отец и мать Дмитрия Валериановича и его внучка Екатерина.
…На прощание Тамара Владимировна приготовила мне гостинец - коробку с домашними куриными яйцами, а Дмитрий Валерианович подарил свою только что вышедшую книгу «Письма сельского почтальона» и диск с фильмом о нем, снятым по заказу министерства культуры России.
Возвратившись в Андреаполь, книгу (в ней помещены 73 письма, напечатанных Д.В. Арсеньевым в газете «Тверской собор» - теперь уже закрывшейся) я прочел в один присест. Написана она болящим и добрым русским сердцем. Сердцем подвижника, философа, мыслителя, крестьянина, патриота России:
«Сейчас большинство, хоть и не говорит этого, но ищет ту прорубь, в которой щуку ту поймать, любой ценой и чтоб легче… «По щучьему велению, по моему хотению…». Эх!!! Вот идея. Вот лозунг! После нас хоть потоп! Грабь, т.е. меньше работы, больше денег. А способов – море, народ наш изобретателен. Жизнь, история ничему нас не учат».
«Итог-то один, где все землевладельцы равны. И бомж, и Березовский. Люди очень не любят эти разговоры. Все об одном и том же. Но они прекрасно понимают, что это главное…».
«Не хочешь, чтобы твой сын сломался при первых же трудностях – воспитай из него мужчину. Боишься, как бы с ним не случилось беды вдали от родительских глаз – доверь попечение о нем Всевышнему Богу. Не хочешь, чтобы однажды твоя дочь пошла по рукам – выключи телевизор, выбрось развратные журналы и книги, сними со стен в ее комнате Наталью Орейро и всех прочих бесенят».
«И никакие не выборы, не экономические программы, не политические лозунги, не социальные институты решают судьбу народа и страны, а люди, у которых есть душа, открытая Богу, другим людям».
«Пока каждый из нас не скажет себе честно: это я во всем виноват, это моя личная греховность и нежелание покаяться – причина всех русских бед, до тех пор ничего не изменится».
«Я не знаю, что получит моя Родина в будущем в результате всех перестроек и демократий, А пока она получила нищету, воровство, брошенных детей, проституцию, наркотики, разгул пьянства, игорные дома, бесцензурную пошлость, порнографию… Это реальность. А рост экономики – это ария для высокопоставленных чиновников».
«Глядишь на мир, и невольно масса аналогий тревожит душу. Что происходит с нашим народом… Мужчины не хотят служить, женщины не хотят рожать. Улей наш разорен, снуют по нему мыши и крысы. Заморские пчеловоды все ждут, когда мы станем тихими и мирными, чтобы взять наш мед голыми руками. А мы все терпим и не жужжим. А пора бы».
«Русский человек по природе доверчив, а разным Соросам только этого и надо».
«У подрастающего поколения в подавляющей массе нет совести, нет нравственности, нет уважения к старикам. Т.е. нет главного, что делает человека «человеком века». А те жалкие музейные раритеты, что растут как эксклюзивы в интеллектуальных парниках, не составляют «тела» народа».
«Вопрос не в деньгах, а в устройстве души. Здесь все зависит от правил, в которых воспитывался тот или иной человек. Есть нищий, который никогда не возьмет чужого, а есть богач, который всегда прихватывает лишнее, за счет чего и богатеет. Один человек не может перешагнуть нравственных барьеров внутри себя, а у другого их попросту нет. С одним человеком можно заключить договор, поверив на слово (как прежде русские купцы доверяли друг другу огромные суммы), а другого можно держать только страхом, да и то…».
«Если дом разваливается и хозяйство гибнет, кто виноват, кроме хозяина?
А если спекулянт нахально содержит на наши деньги английский футбол, кто виноват? Я думаю те, кто избирал его «начальником Чукотки» (в частности)».
«Приехала дочь с внуками, и решили мы съездить на исток Волги. И что мы там обнаружили? Запустение и заброшенность.
Одно дело раз в год посетить помпезное мероприятие, другое - постоянный уход, забота и поклонение. Но нет этого. И народа нет, но есть разовые мероприятия. Исток заброшен, нет намоленности, нет атмосферы русской святыни».
В фильме Арсеньев предстает во всевозможных обстоятельствах деревенского своего бытия. Пашет плугом огород. Ставит стропила на сруб бани. Везет на тачке мешки с комбикормом. Ухаживает за домашними животными. Молится в Отоловском храме. Рассказывает у заброшенной чужой избы своей Тамаре Владимировне историю деревни Октябрьское. Делает укол «от сердца» старенькой соседке. Размышляет о высоком предназначении человека. Играет на фортепьяно фантазию Моцарта и трогающее русскую душу «Письмо к матери» на стихи Есенина…Уплывает туманным утром в озеро, тихо напевая любимый романс на стихи Лермонтова: «Выходу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый петь блестит. Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…».
- Не только звезда со звездою, но и душа с душой говорит, - сказал я.
- Это правильно,- согласился Дмитрий Валерианович. - У земли русской тоже есть душа. Своя, особенная. Ее надо уметь чувствовать, слышать голоса прошлого и настоящего, чтобы понимать, зачем ты, братец, явился на белый свет…
Я догадываюсь, за что он любит этот романс. В нем выражена философия его поступка, совершенного много лет назад: «И не жаль мне прошлого ничуть…». Не жаль, нисколько не жаль своего прошлого и Дмитрию Валериановичу. Его жизнь проходит в трудах крестьянских, в духовном познании, осмыслении мира… Жизнь, которая есть убедительное свидетельство того, насколько может быть силен характером, непреклонен в православной вере, многообразно талантлив, красив помыслами и делами своими русский человек. Здесь, в деревеньке Октябрьская на западе Тверской области, Дмитрий Валерьянович нашел, а точнее сказать, выстрадал, свое непростое мужицкое счастье.
… Спустя неделю после моей поездки в Октябрьское выпал снег, и крепко подморозило. Мне представилось огромное белое безмолвие, а посреди него дом Арсеньевых в окружении ярко-зеленых молодых елей. Из трубы его вился легкий дымок от затопленной печки. «Хохлатки» (свиристели) старательно доклевывали в огороде ягоды на калине. У крыльца - отчетливая цепочка заячьих следов. А на крыльце стояли, обнявшись, два совершенно счастливых человека – Дмитрий Валерианович и Тамара Владимировна.

Валерий Кириллов
Андреаполь - Тверь

Подготовка публикации:
Иван Алексеев, г. Петрозаводск


©   Фото из архива Дмитрия Валериановича Арсеньева:








Материал опубликован с согласия автора


© При цитировании материала статьи ссылка на источник и автора обязательна!

Каталог публикаций  >>


загрузка...


Родословие
Контактная информация
E-mail: aleksee-iva@yandex.ru

  Rambler's Top100 


Hosted by uCoz